Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Булгаков рассказал американцам и про звонок Сталина 18 апреля 1930 года, во время которого вождь в упор спросил:
— Вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?
— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может, — ответил «русский писатель».
Но, видимо, к 1935 году мнение Булгакова изменилось, о чем он говорил Болену, который вспоминал, что Михаил Афанасьевич «не колебался высказывать свои мнения о Советской власти» и имел «непрерывные конфликты с цензурой». С Боленом они крепко подружились — когда его не было в посольстве, его искали у Булгаковых: «Он не у вас случайно?»
Булгакову так и не удалось получить выездную визу, что, несомненно, ускорило его преждевременную кончину. Михаил Афанасьевич просто задохнулся в жуткой атмосфере ненависти и травли. Свою роль сыграло и его трепетное отношение к Западу. «Тех, кто побывал за границей, он готов был слушать, раскрыв рот», — вспоминала еще его первая жена. После отъезда разочаровавшегося в советском строе Буллита Булгаковы перестали бывать в Спасо-хаусе, куда их настойчиво приглашал на балы и маскарады новый посол США в СССР Джозеф Дэвис (1936–1938). Вероятно, с Дэвисом, горячо симпатизировавшим Сталину, Булгакову было не интересно разговаривать, да и не о чем. Дэвис приобрел немало произведений искусства из советских музеев, обратив внимание в том числе и на церковные ценности.
Кстати, Дэвис привез в Москву вагоны вещей и кучу слуг. Художника тоже выписали из-за границы, дабы он по вкусу супруги посла перекрасил интерьер и подобрал новую мебель. Про Дэвиса говорили, что при нем Спасо-хаус превратился из цирка (каким он был при Буллите) в музей из-за обилия хрусталя, золота, серебра и картин, висевших даже в ванных. А вот два вагона продуктов, доставленных в оснащенные новыми холодильниками подвалы дома, протухли из-за аварии электроподстанции: свое электричество американцы привезти не смогли.
Что же касается «Весеннего фестиваля», то Булгаков увековечил его в романе «Мастер и Маргарита». Не посещая балов у Дэвиса, он тратил время на сочинение бессмертного произведения. Судите сами. В романе гости собираются на «весенний бал полнолуния», а вот отрывок про фрак: «Да, — говорила горничная в телефон… — Да, будет рад вас видеть. Да, гости… Фрак или черный пиджак». А некоторые эмоциональные граждане считают посла Буллита прототипом Воланда, что же, быть может, некоторые его черты помогли создать образ мага. Ибо как признавался Буллит: «Я бесил русских, как дьявол. Я делал все, что мог, чтобы дела у них пошли плохо».
А вот и барон Майгель, а точнее его прототип «барон Штейгер — непременная принадлежность таких вечеров, “наше домашнее ГПУ”…» — как пишет Елена Сергеевна. Это пресловутая богемная личность, не вылезавшая из ресторанов, театров, вечеринок и московских посольств. Он происходил из давно обрусевших немцев, горячо принял большевиков. Официально числился уполномоченным Коллегии Наркомпроса РСФСР по внешним сношениям, а фактически трудился в другой, не менее интересной организации. Тэйер пишет о нем: «Это был культурный человек с великолепным чувством юмора и большим запасом историй, которые он любил рассказывать на безупречном французском. У него имелись какие-то таинственные связи в Кремле, и часто он выступал в качестве прямого канала связи с иностранными посольствами, где проводил большую часть времени. После того как Сталин как-то раз признался одному из наших послов в том, как сильно ему нравится трубочный табак “Эджуорт”, именно через Бориса Штейгера мне было сказано передавать по коробке табака в месяц».
Многие дипломаты в Москве знали о связях и возможностях Штейгера, так, латвийский посланник Карлис Озолс прямо указывает на него как на поставщика балерин для дипломатов: «Штейгер внимательно следил, какая из них нравится тому или иному иностранцу, и, когда было нужно, видя, что иностранец стесняется, откровенно говорил ему: “Ну что вы, любая из них может быть в вашем распоряжении”». Все знаменитые и незнаменитые балерины, певицы, молодые актрисы часто становились в руках ГПУ «рабынями веселья». Надо ли говорить, что сближение этих балерин с дипломатами имело вполне практическую цель.
Генерал Судоплатов в этой связи отмечал, что советский разведчик Николай Кузнецов до войны выполнял роль связного между балеринами и интересовавшими НКВД высокопоставленными дипломатами: «Он готовился индивидуально, как специальный агент для возможного использования против немецкого посольства в Москве. Красивый блондин, он мог сойти за немца, то есть советского гражданина немецкого происхождения. У него была сеть осведомителей среди московских артистов. В качестве актера он был представлен некоторым иностранным дипломатам. Постепенно немецкие посольские работники стали обращать внимание на интересного молодого человека типично арийской внешности, с прочно установившейся репутацией знатока балета. Им руководили Райхман, заместитель начальника Управления контрразведки, и Ильин (будущий секретарь Союза писателей СССР. — А. В.), комиссар госбезопасности по работе с интеллигенцией. Кузнецов, выполняя их задания, всегда получал максимум информации не только от дипломатических работников, но и от друзей, которых заводил в среде артистов и писателей. Личное дело агента Кузнецова содержит сведения о нем как о любовнике большинства московских балетных звезд, некоторых из них в интересах дела он делил с немецкими дипломатами».
Иностранцы охотно пользовались услугами Штейгера, балерина Ирина Чарноцкая, танцевавшая в «Пламени Парижа», обаяла сразу трех сотрудников посольства — самого посла, а также Болена и Тэйера. Они порой никак не могли ее поделить. Но все же Лепешинскую Буллит любил больше, называя ее Лелей. К слову, вторым мужем балерины был высокий чин МГБ генерал Леонид Райхман, арестованный в 1951 году, упомянутый Судоплатовым как начальник Кузнецова. Как видим, не было пределов совершенству…
Тэйер отмечает: «По мере того как темп репрессий нарастал, Штейгер все больше впадал в депрессию. Но он не прекращал выполнения ни одной из своих дипломатических функций. Однажды вечером после коктейльного приема в посольстве я на своей машине отвозил Штейгера домой. В тот день газеты объявили, что несколько наших общих знакомых были казнены обычным советским способом — застрелены в затылок. Пока мы ехали по холодным заснеженным московским улицам, Штейгер, вопреки обыкновению, молчал. Я попытался завязать разговор о погоде.
— Да, — наконец откликнулся он. — Это опасная погода — очень коварная. В такие времена следует тщательно беречь затылок.
Он ударил
